The Calendar Hung Itself

Целует ли он твои веки утром,
Когда ты только начинаешь поднимать голову?
И поет ли он тебе,
Находясь между твоей кроватью и стеной?
Слоняется ли он весь день в школе,
Меряя пространство своими ногами в твоих ботинках,
Смотря вниз каждые несколько шагов,
Притворяясь, что идет вместе с тобой?
Ох, знает ли он то место на твоей шее,
До которого ты обожаешь, когда дотрагиваются?
И кричит ли он обрывками фраз,
Что я люблю тебя чересчур сильно?

Лежит ли он с открытыми глазами,
Прислушиваясь к твоему дыханию,
Волнуясь о том, что ты слишком много куришь?
Кашляет ли он сейчас на пол ванной?
Для каждого пятнышка на плитке
Найдется еще тысяча пропущенных, которых и не заметишь.
Но ты должен сдерживать себя вечно.

Я протащу твоего призрака через всю страну,
И мы спланируем мою смерть.
В каждом городе воспоминания будут шептать:
"Вот здесь ты покоишься."
Я выбрал Чикаго,
Но я впился зубами в колени
И повиснул на телефоне,
Напевая в твой автоответчик:
Ты - мое солнце, мое единственное солнце,
Ты - мое солнце, мое единственное солнце.

И я поцеловал девушку со сломанной челюстью,
Которой наградил ее отец.
Ее глаза были достаточно светлыми, чтобы сжечь меня;
Они напоминали твои.
И в той истории, которую она рассказала мне,
Она была маленькой девочкой на ярком-красном, опалённом солнцем поле
Между рядами спелых помидоров,
Где была сокрыта ее тайна.

И это было оглушительным, как гром от хлопанья наших рук.
И это растянулось на столетия, вплоть до конца дневника,
Где я писал:
Ты сделала меня счастливым, когда небо было серым,
Ты сделала меня счастливым, когда небо было серым, серым, серым.

И сердце часов подвешено во вскрытой груди
Руками, протянутыми к календарю, который самостоятельно повесил себя.
Но я не заплачу из-за тех мертвых дней,
Ведь на всех, кто покинул меня, есть несколько тех, кто остался.
И они найдут меня здесь и уберут
Подальше от травы, в которой я лежал.